Том 5. Вчерашние заботы - Страница 7

• Предыдущая
• 7 / 135
• Следующая

— Так точно, товарищ адмирал!

— Куда ты собирался ехать в отпуск?

— Никуда, товарищ адмирал, я здешний, ленинградец.

— Мать жива?

— Так точно, товарищ адмирал!

— Десять суток, полковник. Пусть мать повидает.

— Есть десять суток, товарищ адмирал! — сказал полковник Соколов, и мы с ним повернулись налево кругом и парадным шагом выкатились из парадного адмиральского кабинета.

Борис Викторович Никитин прошел всю войну на самом отчаянном и дерзком — на торпедных катерах. Затея же с управлением катерами по радио — заводка двигателей, их реверс, маневрирование, торпедный залп, постановка дымзавесы при отходе — в боях проверена не была. Но не потому, что аппаратура и отработка применения ее были плохи. Просто господство в воздухе принадлежало длительное время противнику, и он сбивал летающие лодки типа МБР-2 (морской ближний разведчик, модель вторая), с борта которых должно было осуществляться управление катерами. Не в этих деталях, однако, суть дела и суть адмирала Никитина. Ведь в основе идеи лежит главный закон лучших русских флотоводцев — победа малой кровью! Сохранить родные души, уберечь матросов и лейтенантов от любого лишнего риска.

Как все это сочетается с: «Мать жива? Десять суток, полковник…»!

Письмо Ф. М. Михайлова

Здравствуйте Виктор Викторович!

Пишет Вам письмо участник обороны Ленинграда на «Невском пятачке» Михайлов Федор Максимович, проживающий: УССР, Херсонская область, колхоз «Грузия». Мне выслала Ваш адрес Людмила Павловна Соколова, жена Бориса Аркадьевича Соколова, которого я разыскивал со дня окончания войны и нашел только в 1983 году, когда Борис Аркадьевич ушел из жизни. Людмила Павловна, по Вашей просьбе, просит, чтобы я описал все поподробнее, как я познакомился с Борисом Аркадьевичем и почему на протяжении всего времени искал его. Прежде всего я прошу у Вас прощения за допускаемые грамматические ошибки в своем письме и за не совсем удачные выражения своей речи.

Мой розыск усложнялся потому, что я не знал имени и отчества Соколова. Я знал — воен-юрист, носил одну «шпалу», знал, что с ним был военный прокурор с двумя «шпалами». Вот и все, что я знал. Писал я в газету «Ленинградская правда» с просьбой напечатать мое воспоминание, возможно, оно попадет в руки Соколова, и он откликнется. Но этого не последовало. Соколовых в Ленинграде оказалось очень много, не знавши имени, искать было очень трудно, тем более из Ленинграда мне ответили, что 1-й дивизии НКВД на Ленинградском фронте не было. Получилось, что я у разбитого корыта. Ищу юриста с 1-й дивизии НКВД, а такой дивизии якобы не существовало на Ленинградском фронте. Выходит, все это я выдумал. Рассказывая историю, которая стала причиной поиска Соколова, мне некоторые товарищи говорили: «Ты выдумал сам эту историю, такого не могло быть, чтобы юрист так обрушился на политрука санбата из-за ради красноармейца». Стал сомневаться и я над собой, не только не за историю, а из-за номера дивизии. Ибо я начинал воевать в составе 1-й дивизии НКВД на территории Эстонии, 8-го августа был ранен в голову, находился на излечении в г. Ленинграде. После выписки из госпиталя, при формировании дивизии с оставшихся частей погранвойск и войск НКВД, в Васкелово формировалась 2-я дивизия НКВД. И я подумал — возможно, она имела другой номер. С тех пор я решил уточнить номер своей дивизии, в которую я попал после ранения.

А пока немного про себя. Я, Михайлов Федор Максимович, родился 16.05.1921 г. Был призван на действительную службу 04.10.40 г. Служил в г. Ашхабаде, 142-й отдельный батальон конвойных войск НКВД. С части был направлен в дивизионную школу младших командиров в г. Малин Житомирской обл., где и застала нас война. Сразу вся школа была переброшена в Киев, а с Киева в Можайск, где и была сформирована 1-я дивизия НКВД. Она была переброшена в Гатчину, а оттуда в Эстонию, где и вступила в бой с немцами. Я был минометчик — ротный миномет 52 мм. Как я уже раньше упоминал, 8 августа был первый раз ранен.

Поскольку ранение было не тяжелым, в госпитале находился недели две. С завязанной головой я был направлен с Ленинграда в Васкелово, где формировалась 1-я дивизия НКВД. При формировании я был оставлен при санбате, где долечивался и нес службу по охране санбата. В конце августа наша часть была переброшена в район станции Мга, а потом на оборону правой крепости Шлиссельбург (Орешек) и до Дубровки. В санбате я был назначен комсоргом. Санбат обслуживали два взвода девчат-санитарок и один взвод ребят, которые несли службу по охране санбата и выполняли необходимую работу. При санбате находились связисты, в их палатке находился полковой комиссар преклонного возраста. Начальником санбата был военврач третьего ранга, его помощником — женщина-врач с одной шпалой. При санбате находился батальонный комиссар с одной шпалой, три командира взводов, младший политрук носил 4 треугольника, старшина, врачи и медсестры. Кроме того, работники автотранспорта.

Однажды меня поставили на пост. Этот пост находился на дороге, ведущей с линии фронта в тыл, мимо санбата. Пост открытый, часового видно за несколько сот метров. При смене я успел сделать несколько лежек для прикрытия часового от посторонних глаз. Часовому местность хорошо просматривается, а часового не видно. В этот день мне пришлось остановить военачальника и потребовать пропуск. Он ответил, что не мог рассмотреть, где часовой, тогда он потребовал от часового отзыв. Чтобы не кричать, я вышел из укрытия, подошел вплотную и сказал отзыв. Как потом я узнал, это была моя первая встреча с Соколовым. Вторая встреча состоялась на втором участке поста в вечернее время, он также шел пешком в расположение санбата, я потребовал пропуск, он ответил, потребовал отзыв, я ответил. Третья встреча была самая длинная. Я остановил на посту красноармейца — забинтованная рука, без оружия и не знал пропуска. Он объяснил, что его медики послали в санбат с линии фронта, никаких не дали документов. Соколов потребовал — пусть задержанного на допрос приведет тот, кто задержал. Так что пришлось мне выслушать весь процесс допроса, пока тот вынужден был признаться, что он самострел. Хотя я и был за дверями, но я все слышал, как умело он проводил допрос. Вначале Соколов пожурил меня за то, что раненого держал на посту до прихода начальника караула. Его ритм размягчил, а потом так поднажал, что впоследствии тот был вынужден признаться, что он сам себе прострелил руку. Тогда Соколов позвал меня в кабинет и сказал: «Правильно сделал, что задержал. Если даже кто будет забинтован с ног до головы, но не знает пропуска, все равно задерживай таких». После допроса я задержанного отвел и сдал под охрану в отведенное для таких случаев место. Последняя моя встреча с Соколовым состоялась в санбате в палате, где решалась моя судьба — предать воинскому трибуналу или послать в штрафной батальон. А было это так.