Том 5. Вчерашние заботы - Страница 98

Ну, а если хочешь рассказать о том, что между слов, пиши музыку…

2 сентября в четыре утра снялись с якоря и поплыли в ковш Игарки.

К девяти утра под оба борта подвели баржи и явились докеры — молодежь зеленая, студенты из сибирских вузов. В основном будущие химики-целлюлозники и бумажники из Красноярского института. Серые ватники, оранжевые каски, тельняшки. Не по мобилизации, а по собственному желанию: подрабатывают на каникулах. Волосья, ясное дело, до плеч. У грузчика-студиоза, которому попалась каска № 13, по всей окружности каски надпись: «Да поможет мне бог!»

И совсем не веселая эта надпись. Профессия докера — сложная и трудная. Она осваивается годами, она строится на специальном обучении и опыте, опыте, опыте. Работа с досками — опасная и требует точного исполнения как правил техники безопасности, так и правил укладки досок в трюмах.

Студиозы ровным счетом ничего во всем этом не понимают и не знают. Ужасно видеть, как девчонки-тальмана бегают по фальшборту, кокетничая со всем белым светом, или стоят под опускаемой в трюм вязкой досок, задрав башку и раскрыв рот, в который каждую секунду может вывалить из вязки лесина длиной в пять метров.

Одну девицу в эту навигацию уже прихлопнуло.

Все вместе называется: «нехватка рабочей силы»…

Утренний чай. В кают-компании завтракают старпом, третий штурман, второй механик и я.

Свиная колбаса, хлеб, жидкое чайное пойло.

Третьего штурмана старпом с восьми часов ставит на вахту. Тот сопротивляется. В коллективном отгуле выходных на природе он не участвовал, и потому вчера его выгнали гулять в Игарке. После этого гулянья он немного опух.

— По трудовому кодексу, — говорит третий старпому, — выходной день — это двадцать четыре часа ноль-ноль минут. Я же вчера в разгар отдыха ездил получать деньги, ходил то есть за деньгами. Три часа ходил и получал. Не для себя, между прочим, а на судно. Значит, отгулял двадцать один час. И до одиннадцати часов вы меня ставить на вахту права не имеете.

Арнольд Тимофеевич:

— Я здесь кушаю. Здесь не положены служебные разговоры. Кусок этой вульгарной свинины не усвоится в моем желудке. А вы, между прочим, стоянку в Ленинграде помните? У вас малолетний ребенок был на судне целые сутки. И жена. А вы вахту стояли и права на такое не имели. В результате на вашей вахте цепь у стрелы порвалась. Это по какому кодексу?

Старпом умеет вспоминать прошлые грешки окружающих в нужный момент.

Второй механик Петр Иванович, который, как и положено суперпродукту НТР, листает за чаем журнал «Знание — сила», говорит:

— Интересно! Послушайте. Оказывается, состав человека по элементам — ну, водород, азот, углерод и так далее — полностью соответствует в процентном отношении космической материи. Во! Цитирую: «Между химическим составом звездной материи и человеческим телом обнаруживается поразительное сходство». Арнольд Тимофеевич, как вам это нравится?

— Я отношусь к этому индифферентно, — говорит старпом, тщательно прожевывая свинячью колбасу.

— А ты? — интересуется Петр Иванович у третьего штурмана.

Тот отмахивается, потому что обдумывает ответ старпому.

— Теперь мне понятно, — говорит Петр Иванович, — зачем наши космонавты скоро полетят на Солнце.

— Что за глупости вы несете? — спрашивает Арнольд Тимофеевич.

— А вы не знали? — удивляется второй механик. — Когда они получили задание готовиться к полету на звезду, то выразили, конечно, полное и единодушное согласие, но один все-таки спросил: какая, мол, там теперь температура? Ему говорят, миллион градусов. Он опять интересуется нюансами: как, мол, мы там будем обитать при такой сравнительно высокой температуре? А ему объясняют такой нюанс, что отправят их в полет на Солнце ночью…

Я силой вырываю у второго механика «Знание — сила» и отправляюсь читать о том, что мы и звезды — одно и то же.

Но прочитать не удается. В каюте сидит Фома Фомич, расстроенный. Оказывается, доктор и моторист угодили в милицию. Крупная неприятность для судна.

И впервые за рейс (надо отдать Фомичу за это должное) капитан «Державино» попросил использовать мою принадлежность к прессе, чтобы без шума извлечь бумаги погоревших из милиции и не выносить мусор с парохода.

Вызвал доктора. Видок бледный. От страха «власы с ушей свились», как писали в монастырских летописях.

Выпил чуть-чуть в честь рождения сына. Возвращался на судно около десяти вечера. На вопрос пограничника в проходной порта о названии судна: «Вы откуда?» — ответил: «Из Санкт-Петербурга». И на этом, мол, все — все его грехи.

Задержан за пререкания пограничниками, передан ими в милицию, переночевал там, утром отнес тридцать рублей штрафа, принес и извинения; но ему было сообщено, что соответствующая бумага пойдет куда следует. С мотористом в милиции не виделся и про него ничего не знает…

Ночное их отсутствие ребята от начальства скрыли («думали, у бабы задержались»).

Хорошо у нас налажена служба!

— А вы знаете, голубчик, — сказал я, — что смена дежурств в милиции происходит утром около восьми часов?

— Нет. А зачем мне знать?

— Вас когда выпустили?

— В шесть утра.

— Если бы вы сразу доложили о происшедшем, мы, понимаете ли, успели бы к старому дежурному и попробовали уговорить его вернуть акт о вашем задержании. А теперь акт уже передан новому дежурному и внесен в реестр происшествий за прошлые сутки. Это две большие разницы, голубчик.

— Накрылась диссертация, — сказал доктор, и его интеллигентные глаза покраснели. — Ведь бумагу из пароходства мне в институт перешлют, как вы думаете?